опять.
Она лежала и вспоминала разные слухи, сплетни, читанные романы. Вспомнила, что где-то какая-то мать, невзлюбившая невестку, пригласила ворожею и та сделала так, что молодые возненавидели друг друга. Гипноз? Внушение? Вон как шаманы или колдуны напускают порчу. Вспомнилась статья, которая ходила у них в поликлинике, в ней один академик честно сознавался, что бывают случаи, когда простыми народными средствами лечат болезни, перед которыми научная медицина пока бессильна. Да мало ли их, кто их не слышал — необъяснимых, странных вещей.
Недавно она зашла в больничную палату, когда подменяла ушедшую в декрет сестру. Зашла в разгар спора. Одна больная уверяла, что сама своими глазами видела, как знахарка из Скурихина — кажется, она назвала Скурихино? — заставила параличную женщину шевелить рукой, потом ногой.
Вера Николаевна одернула ее тогда, чтоб не болтала глупостей, хотя, честно сказать, самой было бы любопытно ее послушать. Все-таки она назвала тогда Скурихино. Если в самом деле Скурихино, то это совсем недалеко, километров пятнадцать — двадцать. Как-то ездили на автобусе от завода за грибами. Проезжали.
Она поймала себя на том, что всерьез лежит и обдумывает то, над чем еще пару дней назад зло и весело посмеялась бы. Вот до чего дошла она, до чего довел ее самый близкий человек — сын.
Вера Николаевна заплакала. Слезы приносили облегчение. И она плакала, уже радуясь тому, что это приносит облегчение, и в то же время плакала, что ей приходится плакать, чтобы было облегчение.
Виктор жил где-то на квартире с Ольгой. Егор Сидорович и Вера Николаевна молчали о нем, ничего не говорили, будто не было с его стороны никакого признания и вообще не было его здесь в городе.
Но когда через пару дней Виктор забежал их проведать, Вера Николаевна сказала все-таки:
— Приводи эту свою к ужину, посмотрим с отцом, кем ты нас осчастливил.
Виктор сразу ощетинился:
— Если ты собираешься и с ней так разговаривать, то, конечно, не приведу. Она и без знакомства с нашей семьей проживет. Я думал — как люди познакомитесь.
— Люди сначала с родителями советуются, — напомнила Вера Николаевна.
— Это бесполезный разговор, сама знаешь, советоваться было ни к чему.
Конечно, Вере Николаевне хотелось увидеть «эту женщину». В конце концов, надо же знать, из-за кого погубил Виктор свою жизнь, И не только свою — покалечена жизнь и Веры Николаевны: весь остаток жизни страдать из-за его поломанной судьбы. Не выбросишь же единственного сына из сердца. Легко было раньше, когда их было по десятку. Раньше вообще растить детей было куда проще: родителей боялись. Боялись материнского проклятия. Страшнее смерти это было. А теперь что? Ничего не боятся. Не жалеют ни мать, ни отца. Все делают так, как им самим хочется. Ни с чем не считаются.
— Целоваться с ней я, само собой, не стану, но разговаривать еще с людьми не разучилась… со всякими приходится.
Виктор опять взъерошился, но Егор Сидорович сжал его руку у локтя:
— Приходите. Все будет в порядке.
Вера Николаевна приготовила ужин. Не то чтобы парадный, но все-таки такой, чтоб та сразу почувствовала, что уж готовить, как Вера Николаевна, кормить Виктора, как Вера Николаевна, ей нечего и думать.
Она знала, что та… нет, так нельзя, надо заранее себя подготовить, так можно и сорваться поневоле. Между интеллигентными людьми не принято собачиться. Ее ведь… Ольгой зовут. Господи, как трудно произнести такое простое имя. Ольга. Ольга. Да, так эта Ольга — инженер, как и Виктор. Да еще из большого города. Незачем ронять себя перед ней.
Занимается ли она вообще кухней? Домом? Вряд ли. Если бы занималась, не до парней было бы. Иначе как бы это она ухитрилась прибрать к рукам Виктора.
Все было готово. Но Вера Николаевна вдруг вспомнила, что теперь принято пить сухое вино. Мода такая, потому что всерьез кому же эта кислятина может нравиться? Водка есть, наливка тоже, но, может, она… Ольга… пьет только сухое? Будет без вина сидеть, как сыч на всех поглядывать. Еще потом вдобавок ко всему и в скупости обвинит.
Вера Николаевна отправилась в гастроном.
Пока она шла туда да обратно, пока там постояла в очереди, прошло, наверное, не меньше часа. Да она и не торопилась, хотела, чтоб та… мм… ну сколько раз можно себе говорить: не «та», не «эта», а Ольга. Ольга! Ольга! Пусть эта — тьфу, опять! — Ольга увидит, что не больно-то ее и ждут. Заняты своими делами, а между дел и ее встретят. (Откуда ей знать, что Вера Николаевна пошла за вином специально для нее?)
Когда она подходила к дому, в открытые настежь окна услышала смех. Женский смех. Непритворный, от души. И тут же, сразу вслед, смех Виктора и… ну да, конечно же, басок Егора. И вот как взорвались — засмеялись уже все вместе, громко, взахлеб. Детский звонкий голос прорывался сквозь этот смех: «Смотрите, смотрите!»
Вот так так! Не только не волнуются, ждут, когда придет хозяйка, а нагло, бесцеремонно хохочут. Над чем бы это?
Неслышно войдя в дом, Вера Николаевна легонько, едва-едва приотворила дверь из кухни.
На диване сидела молодая женщина… неожиданно молодая. Хотя, конечно, почему бы ей в ее годы быть старой? Впрочем, моложе своих лет… Еще бы, живет в таком городе. Есть возможности. А так… ничего особенного. Не урод, конечно… Круглолицая, глаза серые. Волосы, правда… про такие говорят — роскошные. Цвет… рыжеватый, что ли…
Женщина держала над полом вытянутую руку, а к ее руке, стоя на задних лапах — просто чудо какое-то, — тянулся кот Мурза. Кот, который никого не признавал кроме Веры Николаевны. Он бы с голоду сдох, но не принял бы подачки от чужого. Да и от Веры Николаевны принимал пищу и ласку, как султан какой. Сам никогда ничего не просил, не ластился, позволял лишь за собой ухаживать, и то пока это ему не надоедало. А тут! Как простой котенок, прыгает на задних лапах и даже кружится, когда холеная — странно, что без колец, — наманикюренная рука вращается над ним. Что это? Не поверила бы, не увидав.
Может, для них для всех это было и забавное зрелище, раз уж так они смеялись, но для Веры Николаевны — нож по сердцу. Она вошла в комнату и первое, что сделала, прикрикнула на кота:
— Брысь! Пошел вон отсюда.
Получилось, кажется, чересчур горячо.
Ольга покраснела и встала.
— Здравствуйте, с приездом, — любезно сказала Вера Николаевна, слегка растянув губы, что означало улыбку, но руки
